ЛЮБОВЬ-ПРИВЯЗАННОСТЬ

Начнем с самой обычной, повсеместной любви-привязанности. Самый простой ее пример - любовь к детям. Сразу видно, как нераздельно тут слиты любовь-нужда и любовь-дар. Если мать не родит, она умрет; если не покормит своего ребенка вовремя, она сама заболеет. Родительская любовь - это нужда, но нуждается она в том, чтобы давать.

Однако привязанность выходит далеко за пределы семьи. Она не знает различий пола, возраста, социальной принадлежности, даже биологического вида (вспомним нашу любовь к животным). Привязанность бывает почти незаметной, но она облекает, пропитывает нашу жизнь. Пропитывает она и другие виды любви. Скажем, влюбленность может просуществовать без нее очень недолго, а если просуществует - обретет меру человеческую, приблизившись к любви ангельской (любовь Данте к Беатриче, пушкинский "рыцарь бедный"), но чаще - к любви демонической, бесовской (вспомним, как быстро и губительно искажался на средневековом Западе культ "прекрасной дамы").

Привязанность, к примеру, особенно ценна тем, что выводит нас за пределы своевольного выбора. Если у меня есть друзья - это еще ничего не говорит о моих добрых качествах: я выбрал этих людей, как выбрал книги, которые стоят у меня в комнате. Привязанность же учит нас сперва замечать, потом терпеть, а потом и ценить тех, кто по воле Божией оказался рядом с нами.

Но тут мы подходим к опасной черте. Привязанность обращает наш взор к чертам неприметным; она открывает нам в других образ Божий, как открывает его смирение святости. Быть может, это и есть сама любовь? Быть может, домашнее тепло и есть христианская жизнь?

Прежде всего, такое мнение противоречило бы словам Спасителя: Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником (Лк. 14, 26), или враги человеку - домашние его (Мф. 10, 36).

На свете мало счастливых семейств. Иногда причина тому - ненависть и злоба, но очень часто дело именно в сильной любви. Свойства привязанности, как свойства всех земных ценностей, двойственны; они могут порождать и добро, и зло. Если дать им волю, не преобразить их духовно, они исказятся и вконец разрушат нашу жизнь.

Привязаться можно к каждому, поэтому каждый может ждать, что к нему привяжутся. Если же этого не происходит, у человека, не сломившего свою самость, возникает злобная досада, необычайно тяжелая, практически неизлечимая (вспомним неутолимые сетования тиранических отцов, которых на старости лет едва терпят, а то и просто не терпят взрослые дети). Те же, кто как бы должны испытывать привязанность, особенно остро ненавидят близких, которые ждут от них любви. Когда неприятный человек непрестанно укоряет родных, кричит на них, упрекает, обижается, они теряют душевное равновесие, но ничего сделать не могут. Если в них и затеплится жалость к нему, он уничтожит ее ненасытностью и жалобами. Таковы плоды того, что привязанность (когда она есть) дается даром.

Не лучше обстоит дело с непринужденностью, которую она порождает. Часто приходится видеть, как грубы бывают властные родители со взрослыми детьми или строптивые дети - с родителями. В современном обществе бытует убеждение, что вежливость нужна только с чужими, а дома, со своими, допустимы неуважение к другой личности, деспотизм, самодурство. На самом деле никаких исключений для вежливости и учтивости нет и добродетели эти основаны на принципе "не предпочитай себя другим". Чем официальнее ситуация, тем строже выполняется этот принцип. На людях можно обойтись привычными знаками внимания, которые общество вырабатывает в течение многих столетий. Дома требуется истинная учтивость. Если этого нет, семью измучает, а то и разрушит самый эгоистичный ее член. То, как человек ведет себя дома, показывает, вежлив ли он или только умеет притворяться. Когда мы действительно считаем интересы других более важными, чем свои собственные, мы вправе держаться сколь угодно непринужденно; мы можем поддразнивать, подшучивать, разыгрывать, если помним о бесконечной ценности, безусловном достоинстве другого. Чем чище и выше привязанность, тем точнее она чувствует, когда ее слова не причиняют боли. "Домашний хам" дает себе свободу, чтобы тешить свое самолюбие или просто глупость. Если близкие этого не выдержат, он замкнется в злой досаде, бормоча про себя: "Ах, вот оно что, вежливость им понадобилась! А я-то думал, мы люди свои", и станет вести себя с оскорбительной, утрированной вежливостью. Дома же формальные "светские манеры" свидетельствуют как раз о невежливости. Домашняя учтивость совсем иная.

К досаде, которую порождает борьба себялюбии в семье, часто примешивается ревность. Дети или родители страдают ею ничуть не меньше, чем влюбленные. Особенно мучительна ревность домашних не к человеку, а к каким-то неведомым ценностям: посмотрите на неверующую семью, где кто-нибудь обратился, пришел в Церковь, или даже просто на семью стяжателей, где кто-нибудь решил жить скромно и по совести. Конфликт так тяжел, что поневоле вспоминаешь слова Спасителя о "домашних".

До сих пор речь шла о своекорыстных искажениях того рода привязанности, которую можно назвать "привязанностью-нуждой". У "привязанности-дара" тоже есть тяжкие искажения. Самый наглядный, привычный для всех пример - страстная материнская любовь, свойственная того рода женщинам, которых современная психология называет "сверхзаботливыми". Стоит ли описывать, как деспотична, навязчива, нетерпима такая любовь и как губительна она для ребенка? Истинная материнская любовь одаривает собой лишь затем, чтобы ребенок стал самостоятельной личностью, уже не нуждающейся в опеке. Цель хорошей матери - стать в конце концов ненужной. "Я больше ему (им) не нужна", - это чувство - лучшая награда для нее, признание полного успеха воспитания. Мать же "сверхзаботливая" страстно хочет для детей только своего, ею выбранного добра, как Великий Инквизитор в романе Ф. М. Достоевского. "Ты мне потом спасибо скажешь, если сделаешь по-моему", - убежденно говорит такая мать. Совесть ее при этом чиста, ибо она действительно "не щадит себя" - недосыпает, устает и т. п.; отсюда она выводит, "что эгоизма в ней нет, тогда как на самом деле она преисполнена самого худшего духовного эгоизма, которому свойственны полная уверенность в своей правоте и отношение к человеку как к вещи, а не как к личности.

Конечно, это касается не только матерей. Опасность эта очень сильна для учителей, воспитателей и, что особенно важно, для духовников, вообще для всех, кто по своей земной роли может решать что-то за других.

Очень тяжела привязанность деспотичных людей, когда они обращают ее на животное. Здесь ошибка кажется особенно невинной, ибо животное как бы и не личность. На самом же деле там, где исчезает личностное отношение к любимому, любовь превращается в чувство столь же мрачное и тяжелое, как и ненависть. Собственно говоря, деспотическая любовь так сильно смешана с досадой и неуважением, что ее трудно, а то и невозможно отделить от ненависти и господства. В каждом из нас таятся семена злобы. Если привязанность сама по себе завладеет нашей душой, семена эти прорастут, и любовь, которую мы склонны приравнивать к Богу, уподобится демону-искусителю.